Ошиблись номером
Из материалов уголовного дела следует, что до своего обращения в спецслужбу Сергей не имел с ее сотрудниками ничего общего. Но, ознакомившись с распечаткой телефонных переговоров Григорьева, я обнаружил, что уже до своего официального визита в УФСБ он 17 раз(!) созванивался по мобильнику с его работниками. Участвующие в моей разработке сотрудники спецслужбы этим неопровержимым фактом были поставлены в тупик. А Сергей Григорьев на суде выдвинул оригинальную версию, что звонившие... просто ошибались номером.
Но заметьте, как «ошибались»: всякий раз попадали на одно и то же лицо, с которым вскоре будут плотно работать, а некоторые разговоры с «незнакомцем» длились более двух минут.
Вывод напрашивается очевидный: не Григорьев обратился в спецслужбу, а спецслужба предложила ему посотрудничать на ниве «борьбы с мздоимством».
Как после этих чудовищных нестыковок вообще можно было довести дело до суда? Но довели и судили! Репрессивная машина, пущенная в ход, на своем пути крушила любые разумные доводы. Неслучайно противостоять ее жерновам не осмелились десятки специалистов с большим опытом работы и при высоких должностях, причастных к расследованию моего дела, которые обошли эти нестыковки стороной, будто их не существовало вовсе.
Корни этого абсурда, думаю, кроются в одном: надо было продемонстрировать, что объявленная борьба с коррупцией в крае ведется по всем фронтам и на взятках ловят не только мелких сошек, но и vipов вроде районного прокурора.
Из меня решили сотворить взяточника, и Григорьев на этом поприще согласился сослужить органам хорошую службу. Его старания, похоже, не прошли даром.
Не хватило технических средств
Работая в связке со спецслужбой, Сергей, как оказалось, готов был не только участвовать в моей разработке, но ради искоренения взяточничества еще предоставить собственные сбережения - для дачи «взятки». Потрясающая сознательность! Более того, согласно оперативной информации, именно Григорьев сообщил в УФСБ о желании(!) Киселева выступить в роли посредника при передаче мне взятки.
В общем, если верить следователям, Григорьев был не только инициатором бескомпромиссной борьбы с коррупцией, но еще чуть ли не главным разработчиком сложнейшей операции.
Итак, официально было заявлено, что Григорьев принес оперативнику диск с записью нашего разговора и деньги. Номера купюр переписали и дали добро на проведение операции (планировалось, что 200 тысяч рублей мне передадут в два этапа). После этого Григорьев якобы встретился с Киселевым и вручил ему первый предназначенный для меня транш в половину суммы.
Этот момент передачи Киселеву таинственного свертка, якобы с деньгами, был зафиксирован на камеру оперативниками, но что в нем было на самом деле, неизвестно до сих пор.
После этого я встретился с Киселевым, но ни денег, ни свертка он мне не передавал, я их даже в глаза не видел - поговорив о житейских делах, мы разошлись. Даже сотрудник спецслужбы, занимавшийся разработкой операции, не смог подтвердить в суде, что мне были переданы деньги.
Оперативники перерыли все вверх дном на работе и дома, однако денег не нашли. А отсутствие видео- и аудиозаписи, которая только и могла прояснить ситуацию, в спецслужбе наивно объяснили… нехваткой технических средств. На что надеялись, если и впрямь горели желанием за-стукать взяточника с поличным?
Спустя несколько дней я вновь встретился с Киселевым, как я уже говорил, он принес мне деньги в долг. На этот раз оперативники действительно нашли у меня 100 тысяч рублей: вот, мол, взятка, а вот и взяточник. Любопытная деталь: в официальных пресс-релизах фигурировала сумма именно в 200 тысяч рублей. Но, видно, и на этот раз «не хватило технических средств», чтобы зафиксировать момент передачи денег, а также причину этого.
Обвинительное заключение попало в суд лишь спустя 15 месяцев после моего ареста, хотя ведомственными инструкциями на расследование дел такого рода отпущено не более двух месяцев. Что же мешало следователям в разумные сроки поставить точку в этой истории, по их утверждению со всей очевидностью свидетельству-ющей о факте коррупции?
А мешало то, что в обвинительном заключении не сходились концы с концами.
Тень наводил Плетень
В эти долгие месяцы я неоднократно направлял запросы в различные инстанции о предоставлении той или иной информации, которая была необходима мне для защиты. Но всякий раз по надуманным основаниям мне в этом отказывали, таким образом лишая конституционных прав на защиту. Практически единственное, чем я мог оперировать в суде, так это сведения из материалов уголовного дела, собранных следствием.
Не буду опять-таки загружать читателя описанием множественных нестыковок, противоречий и очевидных подтасовок, которые сотрудники правоохранительных органов застенчиво именовали в суде «недоразумениями». Однако на некоторых из них стоит остановиться.
Судя по имеющимся в уголовном деле документам, второй транш в 100 тысяч рублей для передачи Киселеву Григорьев получил на руки в здании УФСБ. Дата и время этого зафиксированы документально. Однако моему адвокату Владимиру Шарко удалось добыть неопровержимые доказательства того, что в этот момент Григорьев находился... на другом конце города. А в качестве представителей общественности, то есть незаинтересованных по делу лиц (так требует закон) при передаче денег выступили... двоюродный брат оперативника со своим другом.
Одним из веских доказательств моей вины должна была стать судебно-фоноскопическая экспертиза аудиозаписи разговоров между мной, Киселевым и Григорьевым. Но за подготовкой ее следствие почему-то обратилось не в госструктуру, что было бы логично и на чем настаивал я, а в общественную организацию с неоднозначной репутацией.
Судьбоносный для меня анализ записи поручили сделать эксперту Олегу Плетню, кандидату исторических наук, защитившему диссертацию по теме «Деятельность правоохранительных органов СССР в период разработки и реализации политики сплошной коллективизации в 1928-1932 годах» и к лингвистике имеющему весьма отдаленное отношение.
Перед экспертом поставили конкретную задачу: установить дословное содержание разговоров, записанных на CD-диск. Однако Плетень, то ли по своему усмотрению, то ли по чьей-то подсказке, ограничился изучением лишь отдельных фрагментов, нещадно урезая фонограммы в 7-10 раз.
Но и эти выборочные «расшифровки» оказались... точной копией материалов, составленных самими работниками спецслужбы после прослушивания диска, о чем свидетельствуют перекочевавшие в заключение эксперта те же орфографические ошибки и опечатки. В суде Плетень признался, что, по сути, «содрал» всё подчистую с обычной расшифровки следователей, на которой невозможно разобрать ни голосов, ни слов.
Однако даже не эта «липа», представленная суду экспертом, получившим за нее от государства 120 тысяч рублей, привела присяжных заседателей в ступор.
Аргумент, припасенный следствием в качестве главного козыря, состоял в том, что в разговоре с Григорьевым я якобы произнес такую фразу: «Деньги собирай!» Но ничего подобного я не говорил - эти слова присутствуют только в бумажных отчетах следователей и эксперта Плетня, но не на диске! Присяжные в этом могли убедиться лично, прослушав запись и не обнаружив «ключевой» фразы.
Немало были они поражены и после просмотра видеозаписи, сделанной в моем кабинете в момент изъятия денег. Сначала видеокамера фиксирует купюры, перетянутые резинкой (именно их мне одолжил Киселев). После этого все участники обследования кабинета, за исключением одного оперативника(!), выходят в соседнюю комнату, а когда возвращаются, на столе лежит пачка денег, но... уже без резинки. Только после этого были сверены номера купюр, которые, естественно, полностью совпали!
Что произошло в тот момент, когда в кабинете остался один оперативник? На этот вопрос каждый может выбрать ответ на свой вкус.
Гособвинитель, подполковник юстиции Максим Ингликов, выступивший в суде, свою речь завершил такими словами: «Честно говоря, нам пришлось краснеть из-за нерадивости сотрудников ФСБ, следственных работников, эксперта». Более того, рассказывая о действиях работников правоохранительных органов, он первый употребил юридический термин «провокация взятки». То есть, похоже, сам проговорился, что именно от него хотело начальство. Однако, вопреки логике и здравому смыслу, продолжал поддерживать обвинение в полном объеме, заботясь о чести мундира.
Но, может быть, самым веским аргументом в мою защиту является то, что в течение почти полутора месяцев после обращения ко мне Киселева с настоятельной просьбой посодействовать Григорьеву-младшему я для этого не предпринял ровным счетом ничего. Более того, благодаря действиям возглавляемой мною прокуратуры тот и понес наказание. Но тут уже возникает другой вопрос - о несоразмерности наказания содеянному.
Александру Григорьеву как организатору нападения на предпринимателя Морозова дали лишь 1,5 года колонии-поселения, хотя обычная практика предусматривает не менее 3-5 лет колонии строго режима. А через пару недель после вступления приговора в законную силу Григорьева чудным образом условно-досрочно освободили. Может, за столь короткий срок он успел начисто загладить вину или, например, совершил героический поступок?
Нет. Более того, вину свою не признал, не раскаялся, а ущерб, причиненный предпринимателю, не погасил.
Эта странность косвенно подтверждает: преступнику скостили срок за участие его брата Сергея в сценарии оперативников по разоблачению высокопоставленного «взяточника».
Остерегайся человека в погонах
Дважды следствие и прокуратура возвращали мое дело на доследование с показательной формулировкой: «Не подлежит для рассмотрения в суде по существу». А дойдя до суда, оно развалилось на множество мелких эпизодов, которые прокуроры безуспешно пытались выдать за неопровержимое доказательство моей вины.
Присяжные, не обремененные указаниями свыше, но обладающие здравым смыслом, не захотели принимать на веру навязанную им схему обвинения и чужую роль в «борьбе с коррупцией» играть не стали. Им удалось придать этой постыдной истории логическое завершение: событие преступления не доказано!
Меня оправдали и, казалось бы, слава Богу. Однако эта частная «коррупционная» история ставит ряд острых вопросов, касающихся не только меня лично, а общества в целом.
Почему, например, меня содержали под стражей 19 месяцев, основываясь лишь на предположении Григорьева, что на свободе я могу оказывать на него давление? Как это соотносится с презумпцией невиновности, декларируемой законом и высокими чинами?
Почему суд посчитал, что присяжные обойдутся только материалами судебно-фоноскопической экспертизы, представленными стороной обвинения, а восемь опровергающих их заключений, выполненных высококлассными специалистами со стажем экспертной работы более 25 лет, им не нужны?
Почему люди в погонах и мантиях боятся открыто высказывать свою позицию?..
Если мне, профессиональному следователю, удалось (по крайней мере на сегодняшний день) выстоять против Системы, то обывателям можно только уповать на то, что они не попадут в поле зрения правоохранительных структур. А попадут - Система их переработает в цифры.
В погоне за нужной статистикой «борцы с коррупцией» вычеркнули из моей жизни полтора года, которые я провел за решеткой, доказывая очевидное: я не взяточник. Это поняли даже не имеющие юридического образования присяжные заседатели, но до последнего не хотели признавать мои бывшие коллеги, с таким рвением стараясь упечь меня за решетку.
Какими репрессиями для всех нас может обернуться такая борьба с коррупцией, объявленная руководством страны, но извращенная на практике? Об этом своими мыслями я поделюсь в одном из ближайших номеров «Открытой».
Андрей ВЛАСОВ,
бывший прокурор Ленинского
района Ставрополя,
советник юстиции
http://www.opengaz.ru/issues/20-358/trek.html