[Шевченко Андрей]

Доброго дня!

Для начала отвечу кратко: несомненно, носители Русского (и др. славянских; я говорю «Русского», подразумевая Праязык) языка обладают сильнейшей устойчивостью к «идеологическому» воздействию, ко всякого рода попыткам управлять «сверху», которые непременно строятся на том или ином искусственном языке. И несомненно, что ещё в большей степени такой устойчивостью обладали раньше.

Действительно, живой язык даёт в первую очередь откровение творчества, выражается ли оно в рече-творстве либо в другой искусстве-науке – взаимосвязь форм, содержания и смысла в конечном счёте задаётся Языком, и открытия даются не тем, кто отталкивается от имеющихся схем, а тем, кто живо мыслит. Потому среди русских действительно много совершивших открытия в науке и вообще сильнейших мыслителей. Причём, заметьте, далеко не все известны и далеко не все признаны – а это говорит о том, что «цивилизация», построенная на искусственных языках, во-первых, боится русской мысли, во-вторых, конечно, интересуется в большей степени тем, что позволяет поддерживать власть Системы и оправдывает ухудшение жизни людей «прогрессом». Для идущего «прогресса» не нужна живая мысль, а нужны какие-то количественные наработки, какие-то новые приборчики, шкалы, «термины», схемки, материалы и прочая. Заметьте, что само слово «прогресс» сегодня звучало бы «прогрядие», то есть продвижение по грядам ступеней (ступень – одно из значений «гряды»), по уровням вертикали, по «порамью» Великой Пирамиды. Прогресс и количественное развитие выражают позитивизм «Западной цивилизации». Сейчас в связи с походом по следам Лукашевича я знакомлюсь с работами А.С.Шишкова, которого в некотором роде можно назвать предтечей Лукашевича. Он был адмиралом, затем президентом Академии Наук, затем министром просвещения. Но, главное, этот человек всю жизнь углублял своё познание в Языке, и по-настоящему владел им. Он писал и царские указы, и обращался от имени царя к русским воинам. Я не стану упоминать здесь о другой его деятельности в языкознании, это не главное. Главное, что во всех его словах чувствуется силища простоты, незатейливая, но искренняя величавость слога, проникновение двумя-тремя точными оборотами в самую суть, передающие не просто глубокое понимание читателю, но возжигающее в нём вложенную сочинителем искру. Главное, что он _владел_ языком. И Шишков говорил о том же, что и Лукашевич – наш язык есть первый, а все остальные произошли от него. Он понимал язык, его развитие, образование множества языков народов точно так как Лукашевич. «Лингвисты» смеялись над его «этимологиями», хотя мало кто из них даже соприкасался с такой Силой Слова, которой владел Шишков. Зато «лингвисты», как и в случае с Лукашевичем, сделали вывод: «научной ценности работы Шишкова не имеют». Поначалу даже Пушкин подтрунивал над определённостью его вывода о происхождении всех языков от русского: «…Шишков, прости, не знаю как перевести». Так вот, разве много слышно о Шишкове, о Лукашевиче? А ведь эти двое посвятили языку всю жизнь, не просто «научную работу» или, тем более, «карьеру», а всю жизнь! А ведь эти двое, правы ли они во всём либо в чём-то заблуждаются, оставили нам просто сокровище, сокровище нашего же разума, нашей же истории, вообще человеческой мысли! А ведь эти двое не говорили о каких-то частных «лингвистических теориях», не спорили об отдельных «этимологиях», а говорили как устроен Язык! А ведь они ещё в начале-середине 19 века говорили о том, что только язык спасает нас, а мы, вместо того, чтоб развивать его – да просто давать ему жизнь! – ищем «обогащения» в чуждых языках, которые в лучшем случае возвращают нам наши же измученные слова! А ведь эти двое предупреждали, что будет, если мы продолжим гробить свой язык и позволять это делать всяким «месье Грепусье», говорили о том, что уже сейчас (т.е. в 19 веке) положение труднопоправимо, и даже вовсе непоправимо без великих и осознанных усилий! И не зря Пушкин позже писал о Шишкове совсем по-другому: «сей мудрый старец…».

Что касается «иудейской методологии». Я бы сказал так: есть методология жрецов, которая позволила создать, в том числе, иудейскую идеологию. Иудаизм – это частность, синайский турпоход – тоже частность. Секрет жреческой методологии в создании различных языковых структур (концепций, выражаемых тем или иным вероисповеданием или «эзотерической системой») или собственно искусственных языков. Что это даёт? В созидательном применении это есть наука: вооружившись неким основанием, в котором чётко заданы взаимосвязи понятий, наука создаёт всяческие теории, то есть осознанно становится на разные точки зрения, бросает из них взгляды на мир, и составляет его карту. В злонамеренном приложении искусственный язык навязывает некую картину мира, которая подаётся и воспринимается человеком как «объективная» – и это есть игра, в которой побеждают не игроки, а её создатели. Наконец, применение, скажем «знаний предков» может быть благонамеренным – но вера в исключительную силу этого «знания», некой системы, то есть в пределе данного искусственного языка, который задаёт картину мира, делает такого «собирателя знаний предков» попросту оглашенным (эгрегором, идолом). И носится человек с этими знаниями, как с писанной торбой, и даже безо всяких «тайных правителей» становится игроком, возможно, интереснейшей и даже «правильной», «доброй» игры, но одновременно и фигурой. Возможен и такой путь, и, пожалуй, никто не избегает поиска и принятия идей – но неизбежно придётся перерасти то или иное учение, а затем вообще отказаться от убеждённости в «правильности» определённых языковых, или знанческих, конструкций (и здесь _помогают_ те вероисповедания, которые часто считаются «вражескими»). Это же касается и «созидательности» науки – обучаясь и обучая, некоторые оголтелые «научники» забывают про то, что учёба нужна для того, чтобы отворять мир, чтобы попросту по-человечески жить, а не писать очередные талмуды (карты мира) на формальном языке, и не запоминать всё больше и больше схем и терминов.

Таким образом, «иудейская» идеология возможна только благодаря более страшной идеологии, точнее, методологии. Вот представьте: живёт себе единый Язык человечества, и вдруг некто говорит – а давай-ка я слеплю из него другой. Начинается всё невинно: вот слова стали на себя непохожи, язык вроде как другой, но все связи остались. Дальше – больше. А давай-ка я придумаю для него буковки особые. И вот ещё сильнее меняется написание и произношение. Начинают утрачиваться _взаимосвязи_ слов, взаимосвязи понятий, целостная множественность значений и смыслов. И, главное, вкладывается намерение жрецов, создающих данный язык. Например, научная «парадигма» отражает главное желание _как_можно_подробней_описать_мир_, уже неся _необходимость_ «подробности», «описания» и «формального», определяет все используемые инструменты и методы – раздробляющие, описывающие и придающие заранее определённые формы. А если жрецы имеют в виду завоевание мира? Стяжание материальное и знанческое? Непреходящесть власти одних над другими? Деление людей по признаку владения «священным знанием»? Всё будет в языке, в понятиях и их взаимосвязях, в их цепочках, в «философическом строении речи» или «разуме народа», по Лукашевичу, или в «разуме слова», по Шишкову. Но, главное всё же не это. Главное то, что из живущего и дышащего язык превращается в мёртвый, искусственый. И понять это, находясь внутри искусственного языка, формальными методами, попросту невозможно, как невозможно выиграть в игре у создателя её правил.

Если мы попытаемся нащупать, определить причины сопротивляемости русских управлению через искусственные языки, через всякие идеологии (в т.ч. прогресса), то мы неизбежно должны будем обратиться к нашей языковой картине мира. И вот здесь вся тщета формальных подходов становится очевидной. Вот читаю я лингвиста, который на эту тему пишет. Хорошего, надо полагать, лингвиста. Описывая русскую языковую картину мира, он замечает: у нас, мол, есть слова вроде «добраться» и «успеть» и т.п., которые «позволяют оправдываться». Ну, это я очень кратко, тут вкус не прочувствуешь. Но всё это наш лингвист описывает весьма подробно, с доказательствами в словоупотреблении, с примерами ярких словосочетаний и соответствующих жизненных событий. А я читаю это всё, и прямо-таки вижу, какая за этим стоит предустановка. Передам своими словами, чтобы выявить эту предустановку, но близко к тексту.

«Вот европейцы – трудяги. Они не скажут «не успел», они скажут «не сделал», не опрадываясь. А русский ванька – лентяй. Он всё время говорит «собираюсь», оправдывая ничегонеделание. Он говорит «добираться», как будто субъект не имеет контроля над передвижением. Он не способен добиваться поставленной цели». И т.п. Но почему я назвал это «формальным подходом»? А потому что «лингвистика», имея дело с тем, о чём вообще трудно говорить – с Языком! – во-первых, применяет общенаучные методы, то есть изначально обращается _со_смыслами_ формально, во главу угла ставя «терминологический аппарат» и ограниченное множество «теорий», а живой поиск называет (как в случае Шишкова и Лукашевича) «произвольной этимологией». А во-вторых, что просачивается через рассуждения об «объективном» смысле слов? Та самая искусственная «концептуализация» (то есть основные мировоззренческие предустановки), выше которой нужно подняться в попытке выявить «концептуализацию» (наиболее близкое к сегодняшнему наречию звучание слова «концепт» – «всесцеп») естественного языка! Проще говоря, рассуждая о том, как влияет на сознание живой язык, мы отталкиваемся от искусственных оснований. Мы отталкиваемся от навязанных стереотипов, которые, благодаря «магии общепринятого», считаются «правильными»!

А ведь я могу сказать по-другому. Русский находится в потоке жизни. Да, он «добирается». Для него «поездка из пункта А в пункт Б» есть жизенное событие. Да, он может месяц лежать на диване и «собираться начать новую жизнь» (а наши предки гораздо меньше работали зимой). А разве это усилие не имеет никакого смысла только потому, что в это время он не заработал свои 50 у.е. и не купил новый, продвинутый жвачник? Да, он долго – с точки зрения европейца! – запрягает. Да, ему чужды все эти «продвинутые» западные «системы мотивации», его не пронять «корпоративной ответственностью» и прочими хомутами «корпокультуры». Всё это – «плохо». Но «плохо» с точки зрения европейца, для которого «время – деньги», для которого жизнь промерена количеством, который не сделав – не выплатит кредит, не получит прощения и понимания (в корпокультуре – никогда), но непременно reverse bonus. А за то, что настучал – на отстранившегося от жизни корпорации из-за страсти к настоящему «эх, ребята, всё не так! Вот соберусь, и начну новую жизнь!» – получит bonus. И то, что _это_русское_ может быть «хорошо», а также _как_ это русское может быть «хорошо», просто нельзя понять, нельзя вывести из русской языковой картины европейским умом. Нельзя поверить в русское, если почитать за честь говорить «лингвистика» и «объективно», если вместо _настоящего_ верить в миф прогресса и дутое величие «западной цивилизации». Таким образом, всё больше принимая чаромутных слов, которые не просто не могут встроиться в наш разум, оставаясь ярлыками, но которые отравляют наш разум, меняют по образу и подобию хитромудрых жрецов завоевателей, мы всё больше и больше отказываемся от нашей картины мира. Не просто «какой-то другой, одной из», мол, каждый народ имеет право на свою картину мира, а нас отняли право на нашу. Нет. Мы отказываемся от живой картины мира, от человеческой картины мира. Язык, в котором взаимосвязанность и глубина понятий намного превосходит соответственные какого-либо другого, «обогащается» за счёт последних, а свои собственные взаимосвязи – теряет! Впрочем, осознать эту взаимосвязанность и глубину понятий можно через философическое устроение речи, тогда бы вопроса «где искать праязык» у лингвистов попросту не стояло. Сегодня же ощущение у людей раздрайное, противоречивое – русский как бы «великий и могучий», но вообще нам настоятельно необходима вся эта иноязычная чухонщина, как для науки, так и для того, чтобы быть «интеллектуалом» или «философом».

Тут недавно на другой ветке форума у меня было некое обсуждение «системных языков мозга», каковыми исследователь Вашкевич называет русский и арабский, точнее, их связку, «плазму». Обсуждение в содержательном смысле именно _системности_ языка, к сожалению, не удалось. Но вот о чём следовало бы сказать на эту тему. Два и более языков не могут быть ни «системными языками» мозга, ни каким-то «смешанным» языком какого-либо народа. Соответственно, приблизиться к пониманию именно «системности работы нашего мозга», а если быть точным, _строя_сознания_и_связки_сознание-подсознание_, умозрительная система отношений между какими бы то ни было языками сама по себе не поможет. В жизни языки не смешиваются. Праязык уходит всё более в подсознание всех народов, а связи его с надстройками, собственно «языками народов», становятся всё более жесткими или вовсе рвутся – это и есть чаромутие. Все люди по-прежнему говорят на одном и том же языке, в разной степени испорченном по сравнению с первоначальным состоянием и в разной степени (и в разные стороны) от этого первоначального состояния развитом. Это простая мысль, но мы пока чудовищно далеко от её осознания. Языки не соединяются, всегда один язык поглощает другой. Сегодня вопрос стоит таким образом: живой язык воспрянет и включит искусственные, либо искусственные зажмут и заморозят его до смерти, а вместе с тем погибнет и человечество. По мнению Лукашевича, арабская говорка на шестую часть или даже больше состоит из древнейших славянских слов, которые гораздо важнее даже Пелазгических, потому что арабские ордынцы покорили славян не менее чем за две тысячи лет до греческих. Обращаю вниманию, что «арабский» – именно говорка, то есть даже не чаромутный язык (не третьего, а четвёртого образования), а язык «ублюдочный», смешанный из языков многих народов. Здесь нет противоречия с утверждением о «несмешении», потому что «смешанность» касается словарного состава (у нас тоже – и латынь, и греческий, и немеччина, и французчина), а верх в сознании берёт всё же разум того или иного языка. То есть вопрос должен стоять о «сознательном» языке (устройство языка народа, соответствующая языковая картина мира), и о глубине погружения в подсознание праязыка, о качестве его связей с сознательным языком. Так вот, Арабский – действительно один из важнейших языков для приближения к праязыку. Что же ещё его выделяет, кроме хранения древнейших наших слов, и, соответственно, определённой части соткания нашего разума, нашей философии? А то, что Арабский – единственный из языков, не принявший славянские числительные, но создавший свой счёт. Какими числами мы пользуемся сегодня? Кто дал науку «великой западной цивилизации» задолго до «просвещения»? Таким образом, арабский, несомненно, действительно является, в каком-то смысле, системным языком мозга. Но тогда русский – системозадающий, и на этом уровне арабский причастен к нему (точнее, к праязыку, от которого современный русский далеко ушёл) как раз славянским «слоем». А на уровне собственно «системы» одиночество арабского скрашивают, несомненно, ещё латынь и греческий, связи с которыми у него двойные – через Орду и через Русь. Вот с такой вот стороны я на это смотрю.

И вот ещё на что я хотел бы обратить Ваше внимание. Пожалуйста, не сочтите за придирку к словам (вся моя речь о вреде этого), но я так понимаю: язык стал не _проще_, не прямее (просто=прямо), он стал как раз сложнее. «Низкий штиль» – вот чем силён наш язык! Самые «бытовые» названия имеют глубочайший философский смысл, утверждают цельность мировоззрения. Простота выбора жизненного потока, живого слова, сменилась сложностью искусственных конструкций и их «важностями». Пользоваться каковыми конструкциями можно при изучении их «кирпичиков» и искусственных взаимосвязей. Эти конструкции пытаются выйти за рамки естественного языка за счёт «терминологического» подхода: одно слово определяется множеством других, это «определение» закрепляется, далее наращивается количество «терминов», всё дательнее и «точнее» (жёстче) описываются их взаимосвязи. Что такое «освоить терминологический» аппарат? Узнать все эти «определения», иногда в преогромнейшем количестве, и через это придти как будто бы к «единому пониманию». Как я говорил, это может быть созидательным (правда, уже достигнут предел сложности таких конструкций). Когда _в_большей _степени_ человек владеет этим, а не наоборот. Но жизнь показывает, что чем дальше, тем всё больше «наоборот». Это и есть «искус знания». И это же определяет две враждующие меж собой грани Науки (итогом вражды является «научная система» наука во всей сложности и неоднозначности проявлений), которая по самому своему назначению, или даже по своей духовной первопричине, с одной стороны, подчиняет жизнь «научной системы» и человечества «презумпции понимания», а с другой стороны – широко открытыми глазами смотрит на мир с «презумпцией непонимания». Здесь, как я говорил, очень вредит название «учёный» – если наука _открывает_ мир, то как же можно называть открывателя уже _учёным_, ведь _учёный_ уже научен, уже знает, уже понимает?!

Что касается Вашего упоминания Ломоносова. Если Вы имеете в виду то, что Ломоносов повёл язык (уже тогда никак не праязык, а один из славянских) под великороссийское наречие, ведь это как минус (от слова «менее»), так и плюс (от слова «более» – «ус» и «юс» от китайского мандарина Ю) – он сохранил его ценой великих и осознанных усилий, возможно, не самых «правильных», но уже на грани возможностей одного человека. То же касается и христианства (давайте сейчас не будем исключительно про «менее» христианства), которое в церковно-славянском, по утверждению Лукашевича, прямо-таки спасло язык, сохранив как грамматику, так и словарное богатство. Шишков даже более восхищался церковно-славянским, говоря, что русский слишком от него уклонился.

И последнее. Во всём этом чаромутии меня лично, как всегда, занимает более всего самый глобальный вопрос: почему случилось именно так? Если принимается, что враг вовне лишь отражение внутренней вражды, то ведь носители остатков сохранившегося праязыка что-то делали не так? Тогда чему нас должно научить чаромутие, что должна показать устойчивость в том числе «иудейской методологии»? Вот в чём вопрос. Здесь мы выходим за рамки, скажем так, «учения Лукашевича о языке» и приходим к _смыслу_ его открытия, который он прямо, философски, не выражал. Что же побеждает, пересиливает могущество праязыка, если, по определению, ничего мощнее быть не может? Иудейская методология – одна из граней ответа. Принимая любую религию (проходя и через эллинский гностицизм, и через выкрест, и через атеизм), живя в любой стране, говоря на любом языке, преодолевая и даже задавая любое «так устроено» во всех смыслах от надгосударственного до бытового, зная или не очень зная Талмуд и собственно «иудейские традиции», иудеи показывают одно – верность тому, что на самой грани языка. Есть у них какое-то внутреннее «а мы будем так!», и оно побеждает все условности. Только не всем это «так» по нраву, и не все включены в «хорошо» в этом «так». А у нас есть ещё более высокое – вера в то, что за гранью. Это есть. Но живой язык и единство, которого _всегда_ не хватало Русским – это _инструменты_, _устрои_, которых нам недостаёт для проявления, опредмечивания, явного задействования этой веры. Иначе говоря, своё «не то!» сложившимся системам и Системе мы пока не сказали ясно и внятно на весь мир – так, чтобы мир от этого изменился. А сопротивляемость, устойчивость – падает. Но, с другой стороны, словами Лукашевича, без противодействия и любви к Родине Язык не живёт. Я думаю, в конечном счёте дело не во врагах, а в отношении к испытанию и сообразном действии, в первую очередь внутреннем. Без придирок к словам и ярлыкам вроде названий вероисповеданий – за ними ведь живые люди, называйся они «иудеи», «христиане», «даосы», «коммунисты» или «капиталисты». Мы, русские – взрослее, и не пристало так застревать на этих детских кличках.

В завершение ещё раз отвечу на вопрос, похожий на Ваш, но без сослагательного наклонения: нам не нужно возвращаться ни к какому срезу Языка, потому что это не прибавит иммунитета, что было, то прошло. История как быстьтворь требует другого – понять, почему прошло именно так, и то «не то!», что есть сейчас, сменить в первую очередь в себе (в психологическом языке предмет стараний – связка сознание-подсознание, именно её восстанавливает понимание смысла слов живого языка и взаимосвязей понятий). Вот в чём может сильно помочь, безо всяких «политических» и «экономических» перестроек, «возвращение в будущее», не к какому то _бывшему, а к неведомому, но _тоже_живому_ языку. Изучение и осмысление трудов исследователей Русского, среди которых Лукашевич очень малоизвестен, но совершенно необходим, далее, выражение нового понимания языка, а через него и жизни – для самого себя, и, в случае людей слова, для других – вот совершенно определённые шаги _на_первом_приоритете_, которые дадут совершенно явные плоды. Через какие причинные цепочки – Бог весть.

С уважением, Андрей.